ЧЁРНАЯ ЛИЛИЯ

ЧЁРНАЯ ЛИЛИЯ У неё дома никогда не было ни компьютера, ни ноутбука. Она не смотрела ни одного голливудского фильма. И водительские права получить она никогда не хотела. Она обижалась, когда у неё спрашивали возраст. Но иногда рассказывала, как её принимали в пионеры на сцене полутёмного, сырого оперетточного зала с раскладными деревянными креслами, с голыми каменными стенами, с маленькими окошками на уровне земли и под портретом ещё живого генерального секретаря Брежнева. До двадцати лет она думала не о любви, а об учёбе. Она училась на пятёрки и окончила школу с серебряной медалью. Боясь, что её мать, воспитывающая единственную дочь без отца, умрёт от очередного сердечного приступа из-за плохих отметок, принесённых из школы. Мать по 3-4 раза за год ложилась в больницы с самыми разными заболеваниями, но дочери она каждый раз говорила, что ложится с сердечным приступом. Случившимся от волнения за школьную успеваемость ребёнка. До тридцати лет она влюблялась исключительно в актёров индийского кино, в бас-гитаристов из советских ВИА и в кого-то из персонажей "Саги о Форсайтах". До сорока лет она считала, что карьера важнее отношений, и устраивалась на работу в компании, занимающиеся сетевым маркетингом. И лишь после сорока лет она задумалась о том, как бы устроить свою личную жизнь. В её квартире стонала деревянная советская радиола, настроенная на станцию "Маяк". Замолчавший патефон 1950-х годов обречённо, залихватски запрокинул свой маленький изогнутый звукосниматель с потерявшейся иглой и разбитым силуминовым подшипником. Без толку разлеглись по полкам колченогой грушевой этажёрочки патефонные пластинки: русские народные песни про валенки, калинушки, дубинушки и волжские страдания - "Пересохни, Волга-речка" - под аккомпанемент Соломона Мордехаевича Аскельбандта на саратовской гармошке с колокольчиками, "Школьный вальс" Исаака Дунаевского, "Савой-блюз для фортепьяно" джазового оркестра Александра Цфасмана, ансамбль "Мицва" Виктора Лензона... Единственной более-менее современной техникой был японский кассетный магнитофон, доставшийся от двоюродного дяди - водолаза, умершего от кессонной болезни. Любимый дядя по дальнему ответвлению материнской линии, здоровенный индеец-кет, очень долго умирал в параличе от кессонки, а его кровь вскипала и пенилась так, что врачи изумлялись и не верили своим глазам. Два последних часа её дядя прожил практически без лёгких и без печени. На дядином магнитофоне она слушала одну-единственную кассету, с песнями Натальи Штурм. Из которых ей особенно полюбилась песня про чёрную лилию, много раз отматываемая на репит - Белая лилия - хрупкий цветок Мраморный профиль на глади точёный Если разлюбишь и будешь жесток - Станет сейчас же он лилией чёрной Включив магнитофон, она шла к треснутому зеркалу массивного орехового трюмо. Горячими гудящими стальными щипцами она завивала свои чёрные кудри, не помня, какого цвета были её волосы в юности. Выдавливала из винтажных металлических тюбиков тональные основы - для цирковых клоунских макияжей, Ашхабадской парфюмерной фабрики. Давным-давно уже нет той фабрики, Туркменбаши запретил всю косметику в своём независимом Туркменистане, но продукции ещё на многие годы припасено. Мать когда-то целыми коробками привозила, из командировок. Но больше всего её мать стремилась быть командированной в Югославию или Болгарию, для этого она по головам всех своих коллег в своём ведомстве шла - чтобы, наконец, привезти себе и своей дочери косметику, выпущенную в странах соцлагеря. Вот тёмно-красно-синяя болгарская помада. С почерневшим хрупким карандашом, предательски ломающимся об короткие усики над верхней губой. Вот тёмно-фиолетово-жёлтые тени для век, купленные матерью в Белграде. Растушёванные то цирковой ваксой, то жидкой, не засыхающей, капающей с ресниц тушью с высочайшим содержанием сурьмы. И вот повсюду, просто повсюду тяжёлые, старые, терпкие, приторные, чуть ли не удушающие запахи. Запах чёрной боснийской пудры. Запах окаменевших чёрных лаков для ногтей. Запах роз, увядших восемь лет назад и брошенных в пыльный пластмассовый кувшин. Запах увядшего пять лет назад шалфея, небрежно высаженного в треснутый фаянсовый горшок. Запах кактуса, увядшего после случайной поливки то ли уайт-спиритом, то ли жидкостью для снятия лака. Запах вырезанных, высушенных, растёртых на овощной тёрочке плавательных пузырей омуля: их иногда курили, засмолив в длинный изогнутый кето-енисейский мундштук вперемешку с листьями черемши и табаком из папирос "Герцоговина Флор". Запах ржавых болтов и гаек от водолазного снаряжения. Запах притирочной пасты ГОИ. Запах промасленной коричневой бумаги с завёрнутыми в неё машинками для стрижки. Запах противогельминтных таблеток. Запах пустых трёхлитровых банок из-под чайного гриба. Запах бензола, используемого для чистки магнитофона. Запах пыльной книги "Люди с фасеточным зрением" Мюриэлла Иэна Маккейба, о битниках и модах шотландского Глазго начала 1970-х. Очень толстой книги, на 1300 страниц. Открывая книгу наугад, с вероятностью 50/50 попадёшь на абзацы о том, как кто-то напивается сверх всякой меры, обоссывается в междугороднем автобусе, валяется в луже мочи на газоне у мемориального фонтана Стюарта, блюёт сквозь слёзы и заблёвывает то виниловые проигрыватели, то национальные клетчатые килты, то камин с горящим в нём мусором, в конце-концов падая туда в пьяном угаре и обжигая руки с лицом. Или на абзацы о том, как кто-то, уже как следует проплакавшись и проблевавшись, мучается похмельем... Неужели кто-то ещё думает, что самая пьющая нация - русские? Но эту книгу почему-то нравилось читать. Наверное, из-за главы, посвящённой тому, как шотландские килты и пледы носятся с кожаными плащами, широкополыми шляпами и чёрными очками а-ля "Кот Базилио", а под плащ и плед надевается портупея с подсумками - для многочисленных бутылёчков, пузырёчков и фляжек с поганым сорокоградусным ягодно-ржаным пойлом. Крайне необходимым и битнику, и моду на променаде по парку Кельвингров, к злосчастному фонтану. Пыльная, пыльная книга. Она давным-давно привыкла к этим запахам. А магнитофон пел ей: В зеркало гляжу или в окно Навсегда забыть себе велю Чёрная я, чёрная лилия давно А тебя, как белая, люблю Она будто бы потерялась в своём городе - далёком, неизвестном "золотому миллиарду", но чем-то похожем на Глазго, только среди сосновых боров и степей. Про этот ли город, которого нет, спел Игорь Корнелюк? Город с улицами Красных Мадьяр и Польских Повстанцев, улицами Фурье и Трилиссера, улицами Декабрьских Событий и 3-го Июля. Город-лабиринт Фавна для неё. Из фильма, который она давно собиралась посмотреть, но не посмотрела до сих пор. Она носила чёрные ажурные шали и шарфы из люрекса, с гробовыми красными каёмочками и кисточками. Носила чёрные резиновые подростковые туфли-лоферы на низком каблуке, заказанные с Алиэкспресса. Носила чёрные кардиганы в красный, жёлтый и зелёный горох. Носила чёрные трёхслойные цыганские юбки. Чёрные мужские рубашки с этническими орнаментами кетов, эвенков или хакасов. Чёрные шляпки-каре. Сине-фиолетовую брошь в виде майского жука, из сплава титана с цирконием. Золотые серьги-кольца, прозванные "велосипедными колёсами". Лисью горжетку, покрашенную чёрной краской для волос. А самым любимым предметом её гардероба было чёрно-синее "под леопарда" демисезонное полупальто с пелериной. Напудрившись, накрасившись, одевшись и выключив магнитофон, она походкой атланта выходила из дома. Шла по улицам Карла Либкнехта и Лебедева-Кумача, мимо заброшенного центрального парка культуры и отдыха с обломками мемориальных фонтанов, по неровной Иерусалимской лестнице и мимо стихийного рынка. Шла в самый центр города, в квартал, который одни горожане называли "130-м", а другие - "Модным". Туда, где бар-клуб мог называться "Кружаль", а ресторан-клуб - "Мамай". Туда, где заведения располагались в избах-новоделах из пластикового бруса и с напечатанными на 3D-принтерах резными оконными ставнями. Она шла в молодёжное заведение, туда, где звучал рэп и разливалась по стаканам ядрёная камперинья. Она - Чёрная Лилия - шла устраивать личную жизнь. * * * Клуб кружился в кальянном дыму и в "Медляке" Мистера Кредо. Бармен разливал гуайявовый "Ла Плайя Нинильо де ла Нуэво Лагартос" по стаканам, над барной стойкой ярко светились интонаторы, к кальянам предлагались виноградные курительные смеси. Чёрная Лилия властным тоном подозвала к себе самого юного и едва ли не самого тщедушного завсегдатая - на медленный танец. А этот низкорослый, худющий, наголо стриженный парень и не против был. Неожиданно крепко обхватил за талию, представился Вениамином. Кроме того, оказался поэтом, да ещё и приехавшим из Санкт-Петербурга. И по профессии моряком оказался, мотористом. В перерывах между танцами и клубными треками, в чилауте, читал отрывки своих стихов, рассказывал о Петербурге и о своей работе рассказывать не забывал - в основном про то, как в машинном отделении масляные сепараторы стрелял. - Клофелин? - с вежливым любопытством поинтересовались у поэта-моториста Вениамина посетители с барной стойки, наблюдая, как тот, дождавшись, когда Лилия уйдёт в туалет, принялся сыпать в заказанный для неё коктейль какие-то маленькие таблетки из своей простенькой пластмассовой перепелички на обувном шнурке. - Не, феник. Послабее, но в миксе с "Нуэво Лагартос" он гарантированно свалит. Пол-часа осталось. - А клофелин - это тема! - бармен небезучастно улыбался уже давно как знакомому Вениамину - Когда пацаны не по хуйне к нам в клуб приходят, я вообще одобряю! Как с бабами пацан тему проворачивает, и это сразу же видно, что пацан по бабам и безо всяких педерастических наклонностей! Хоть клофелин, хоть хуин! Всегда выйдем, закурим! С такими мировыми поцыками нам беспалевно даже... - Осиротела наша коммуна без опытных женских рук - пояснил Вениамин - Нам там однозначно нужна женщина в бальзаковском возрасте. А то все эти инстаграмерши, эти задротки-анимешницы, малолетки эти восемнадцатилетние, которых мы к себе увозили, не умеют ни х... - поэт отхлебнул свой, не замиксованный с таблетками маракуйевый "Лос Матаморос" - ...Ни готовить! Ни шить! Ни в тайгу в поход! Ни лягушку... Бармен засуетился у ноутбука со списком треков на развёрнутом во весь экран проигрывателе: клубнячок, рэпчик, "Martik C rmx", "DJ SHABAYOFF", "ЕвТюХиН - Mash Up". Медленные треки на танцполе сменились взрывной консолидацией клубных ритмов с кальянным рэпом: Моя зая, моя зая - ты на мне, я знаю Рaздеваю тебя даром. Ты скулишь, я - лаю! Зара, заразила! Ты зара, заразила! - Вениамин, у вас у всех такие имена необычные! - Чёрная Лилия, вернувшись из туалета, осталась стоять у барной стойки, не решившись отплясывать под быстрые треки в длинной пышной юбке и в лоферах - Петропавел, Борисоглеб... Приятель Вениамина, пришедший в клуб вместе с ним - здоровый, накаченный Мото Борисоглеб - зажигал на танцполе, раздевшись до пояса и швырнув к стене свою серую куртку от рабочей спецовки "ТехноАвиа Стокгольм". По неведомой Лилии причине подходящей под клубный дресс-код. В руках у Мото были ключи от автомобиля, "Тойоты". - Во, её уже по-тихой рубит от коктейлей! - произносилось откуда-то из-за стойки - Хорошо, что машину взяли. На заднем сидении для неё уже всё разложили. И подушки, и мандушки... За окном клуба, на парковке, среди представителей отечественного автопрома, дилерских корейских легковушек, "Мерседесов", а также многочисленных "Хонд", "Ниссанов" и "Субару" зловеще затаилась одна-единственная "Тойота" - "Марк 2" первой половины 1990-х, с его издали узнаваемой узкой задней оптикой во всю ширину кузова. Эй! Эй, детка, постой! Ближе, ближе со мной! В такт дышим, я твой! Зара, заразила! - ...А ты посмотри, какое мощное тело у нашего брата Борисоглеба! - Вениамин повёл Лилию к танцполу под руку - Посмотри, какая у него мускулатура рельефная! - ...Такие имена необычные! - ...А Петропавел с тобой познакомиться хочет. Он жену ищет. У него раньше и жена, и дочь были, но он их на войне потерял. Жена ненастоящей оказалась, а дочь убили. Дочь звали Мишель... Тело Чёрной Лилии слушалось свою хозяйку всё хуже и хуже. (с) отрывок из книги. Пишется!!!